ЗЕРКАЛА ВСЕВОЛОДА МЕЧКОВСКОГО

МИХАИЛ МОРОЗОВ

Ему сорок  четыре.  После не­скольких лет изнурительной борь­бы за свои эстетические взгляды в 1985 году по воле случая Все­волод  Мечковский  оказался во Владивостоке,    где   неожиданно для себя обнаружил атмосферу, наиболее     благоприятную    для творчества.

До июля 1988 года приморским любителям   живописи   мало что было известно о художнике-дизайнере отдела рекламы Дальнево­сточного   морского   пароходства. Состоявшаяся тогда во Владивостоке  первая   персональная  вы­ставка   Мечковского   стала  для многих открытием — в городе жи­вет Художник. Не обошлось и без курьеза: находившаяся в те дни в городе японская делегация по­сетила экспозицию и на встрече с руководством края поделилась своими   впечатлениями,   одобри­тельно отозвавшись о работах ху­дожника и о самом факте их публичной демонстрации; спешно на­правленный на выставку секретарь крайкома КПСС молча познако­мился с картинами и сдержанно резюмировал: «Сейчас и такое можно»…

В центре Владивостока на Площади борцов за власть Советов стоит самое высокое здание в го­роде — Дом Советов. Метко окре­щенное «зубом мудрости», возвы­шается оно над суетой бытия, ста­раясь не замечать вплотную под­ступающего к нему чудом сохрани­вшегося квартала дореволюцион­ного Владивостока, носившего ко­лоритное название— Миллионка. Среди беспорядочного нагромо­ждения старых двух-трех этажных домиков из темного кирпича в од­ном из маленьких двориков и обосновался Мечковский со своими до жестокости правдивыми зеркалами.

Его мастерская не знает покоя. Кто-то приходит перекинуться с художником парой слов, кому-то необходимо участие, а некоторые просто молчат, стараясь ему не мешать, и рассматривают свое отражение. Он расточительно щедр, этот «самый далекий по­ляк», как назвал его журнал «Млодощ», но иначе он не мо­жет, ибо тогда не был бы самим собой.

Увидев его картины, невольно становишься их пожизненным пленником. Они только делают вид, что смирились с пытающими­ся ограничить их рамками, поймав же на себе внимательный взгляд зрителя, они уводят его в беско­нечную глубину, непонятно каким образом скрытую в плоскости оргалита (наиболее привычный материал художника), и, проведя во­ображение по лабиринту превра­щений во времени и пространстве, возвращают его в день сего­дняшний, на многострадальную землю, к извечному вопросу - куда идешь, хомо-сапиенс, к чему стремишься, как собираешься жить дальше? Ответы Мечковского не льстят ни роду человеческо­му, ни созданному им обществу, поскольку, по убеждению худож­ника, только правдивое отражение поможет найти дорогу в завт­рашний, лучший день.

Выпускник архитектурного факультета Новосибирского инже­нерно-строительного института, Мечковский быстро продвигался по служебной лестнице, заняв должность главного архитектора проектов во Фрунзе. В столице Киргизии по его проектам построе­на гостиница, магазин «1000 мело­чей», санаторий на берегу Иссык-Куля. Перед ним открывались ши­рокие перспективы, но, оказавшись в 1977 году перед выбором между проторенной дорогой к вер­шине административной пирамиды и живописью, он выбрал второй путь и уехал в Днепродзержинск.

В этом городе он продолжил творческие поиски, начатые еще после окончания института. В 1980 году появляется картина «Трам­вай», ставшая поворотной в его творчестве. Этой картиной Мечко­вский заявил о себе как о худож­нике с острым социальным зрением.

…Мчится застывший на месте трамвай, из никуда в никуда, бро­шенный хмельным водителем на произвол судьбы; его пассажиры чувствуют, что с ними происходит нечто совершенно противополож­ное  тому,   к  чему  они  стреми­лись,— добро обернулось злом, — но покинуть трамвай не могут — двери  закрыты   и   остановки   не предвидится... В своих последую­щих  работах «Наши университеты»,  «БерегиСЬ крыс»,  «Ржавчи­на»,   триптихе   «Ресторан» —  он продолжает жесткий и нелицепри­ятный разговор о страшной разру­шительной  силе,  которая  может вырваться из недр общества, если на капитанский мостик проберется серый тиран, вытравливающий все цвета, кроме единственного — своего собственного.

В королевстве кривых зеркал обычные зеркала беспощадно раз­бивали, работы Мечковского, к счастью, всего лишь не разреша­ли выставлять. И тем не менее камни в художника летели — один из них на «Автопортрете» так и застыл с бросившей его ру­кой...

 Платой за рождение Всеволода стала смерть Матери. Любовь к той, чье тепло и ласку, голос и улыбку ему никогда не суждено было знать, выросла в сострада­ние к Женщине, в удивление перед земной Инопланетянкой. Это чув­ство наполнило всю его жизнь и творчество и наиболее ярко проявилось в работах «Очень ста­рая сказка», «Солнце в городе», «Рыцарский зал» (правая часть триптиха «Ресторан») при этом Мечковский далек от идеализации. Лишь спустя много лет художнику удалось создать трепетный и лако­ничный «Реквием по мадонне».

Как ни парадоксально, на сего­дняшний день Всеволод Мечков­ский больше известен японским, нежели советским любителям жи­вописи, благодаря журнальной статье и экспозиции его произве­дений на Хоккайдо. Его плакат, темой которого стала операция по спасению североамериканских ки­тов, отправлен на выставку в Лондон, но у большей части живо­писных работ, созданных для Дальневосточного пароходства, немного шансов попасть в экспо­зицию.

...На краю России, в городе на берегу залива Петра Великого жи­вет мастер, которому удалось со­хранить трудное и самоотвержен­ное искусство— отливать зерка­ла, не умеющие лгать.